Усвятские шлемоносцы[2017] - Евгений Иванович Носов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Товарищ лейтенант! Давай конька попою. Пристал на жаре конёк.
Матюха безбоязненно подшагнул под лошадиную шею и, взяв коня под уздцы, сочувственно погладил горбатое переносье.
— Щас, милай, щас, — заговорил он с лошадью, осыпанный по стриженой голове конской гривой, и лейтенант, задержав взгляд на Матюхиной рассечённой губе, улыбчиво обнажавшей зубы, снял с руки повод, и молча бросил его Лобову.
— Дак ты и сам помойся, — обрадовался поводу Матюха. — Сними, сними рубаху-то. Чего ж в ремнях сидеть. И ноги ополосни, побудь босый. Глянь, травка-то какая.
— Времени нет полоскаться, — отозвался тот. — Пора выступать.
— Дак ить это ж недолго. Минутное дело. А хоть сюда ведро принесём. — И, не дожидаясь ответа, кивнул мужикам: — Эй, ребята, неси сюда воды. Товарищ лейтенант умываться будет.
Сразу двое подскочили бежать за ведром, но дедушко Селиван и сам догадался, что к чему, проворно сбежал вниз и зачерпнул по самую дужку. Видя, как Давыдко перехватил у старика ведро и уже мчал с ним по пригорку, лейтенант привстал и расстегнул поясной ремень.
— Ладно, давайте, — сказал он. — И в самом деле жарковато.
Он обнажил себя до пояса, наклонился перед Давыдкой, и тут все вдруг увидели на его левой лопатке сизый, напряжённо стянутый рубец в добрую четверть. Занесённое было ведро повисло в воздухе, и лейтенант, не понимая, в чём дело, отчего мешкают, нетерпеливо поторопил:
— Лей, кто там…
— Дак можно ли? — оторопело спросил Давыдко. — Это чегой-то у тебя на спине?
— А-а! — засмеялся согнувшийся лейтенант. — Давай валяй.
Давыдко осторожно, тонкой струёй прицелился в лейтенантову шею, боясь попасть на страшное место.
— Лей, лей! — ободрял тот. — Поливай, не бойся.
— Чем это тебя, товарищ лейтенант?
— Было дело, — гудел сквозь струи лейтенант, радостно отфыркиваясь. — Хасан это… Озеро Хасан…
— Не болит?
— Болело б, так не служил бы. Рана ведь неглубокая, по кости только чиркнуло.
— Вот это дак чиркнуло! — с уважительной опаской таращились на рану мужики. — Эко боднула костлявая! Чуть бы что — и, считай, лабарет.
— Ничего! — крякал лейтенант. — Зато мы ему тоже всыпали. Долго будет зализывать.
У кого-то в сумке нашлось и полотенце — побежали, принесли долгий самотканый рушник с красными мережками, и, утираясь им, раскрасневшись от каляного суровья, лейтенант просиял белозубо:
— Хороша водица! Спасибо, товарищи.
Мужики польщённо оживились.
— Водица тут редкая, это верно. Из мелов бежит. А ты из каких мест? Где родина-то?
— С Урала я. Тагильский.
— Так-так… Мать-отец есть? Живы ли?
— Отца давно уже нет. Белоказаки расстреляли. Чего-то там в депо сделали, их и сцапали, восемь человек. Завели в пустой вагон, там и постреляли. А вагон потом сожгли… А матушка жива. И две сестрёнки. Уже б должна пойти на пенсию, да вот война, теперь не знаю как…
Пока утирался, а потом надевал гимнастёрку и застёгивал ремни, был он в эти минуты прост и доступен свежим, умытым лицом с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, и мужики радовались этой обыденности, до той поры таившейся под строгостью армейской фуражки.
— Товарищ лейтенант, на-ка покури нашего домашнего, — Матюха Лобов протянул свёрнутую газетную книжечку. Он уже сводил командирского коня к ручью, и теперь тот пасся неподалёку на нехоженом склоне.
— Да погоди ты с махоркой, — перебил дедушко Селиван. — Человеку, может, перекусить охота. А ну, несите-ка, чего у вас там.
— А и верно! — вскинулись мужики. — Что ж это мы…
— Нет, нет, — запротестовал лейтенант и достал свои часы-луковку. — Время выступать. Предписано сегодня же прибыть на сборный.
— Поешь, поешь, сынок, — настаивал дедушко Селиван. — Тебя как звать-то?
— Александр… Саша.
— Ну дак, вишь, и зван по-нашему. А по-нашему такое правило: хоть ты генерал будь, а от хлеба-соли не отказывайся. А по-солдатски и того гожей устав: ешь без уклону, пей без поклону. Я солдатом тоже бывал, дак у нас так: где кисель, там служивый и сел, а где пирог, там и лёг. За спасибо чина не прибавляют.
— Ну, отец, от тебя, видать, и ротой не отбиться! — засмеялся лейтенант.
— Была б причина со мной войну затевать, — тоже рассмеялся дедушко Селиван. — Неси самобрань, робяты! Какое время за хлебом потеряно, то вдвое в дороге нагонится. И конь, говорится, не ногами бежит, а овсом…
Тем временем Лёха Махотин принёс свою дорожную торбу, развязал ей хобот и принялся выкладывать припасы на разостланном рушнике — разломил смугло обжаренную курицу, высыпал пригоршню пирожков, достал свежих огурчиков, редиски. Мотнулся к своему припасу и Матюха Лобов и под одобрительный перегляд мужиков бережно, чтоб не расплескать, выставил на рушник голубенькую кружицу с белым на боку цветочком, чем и вовсе привёл лейтенанта в смущение.
— Давай, товарищ лейтенант, — сказал он, почтительно отступая в сторону. — На здоровьице.
— Ну это уж вы зря… — смутился лейтенант. — Честное слово…
— Да чего там! — загомонили новобранцы. — Экое дело выпить перед едой. Выпей да закуси.
— Ну ладно, раз так. — Лейтенант поднял кружку. — За что выпью, так это за нашу победу.
— Вот это верно! — дружно одобрили мужики.
— Давай, товарищ лейтенант. Чтоб ему, Гитлеру, пусто было.
— Ни дна ему, ни покрышки.
И всем почему-то сделалось радостно оттого, что их командир выпил чарку, а теперь, присев на корточки, крепко хрустел ихним, усвятским, огурцом, тыча им в ворошок соли на листе медвежьего уха.
— Ужли не победим? — ухватился за слово Никола Зяблов, подбивая лейтенанта на больной разговор.
— Побьём, ребята, побьём, — спокойно сказал тот.
— Дак и я говорю, — подхватил дедушко Селиван. — Не всё серому мясоед. Будет час, заставим и его мордой хрен ковырять.
— Правильно, отец! — захохотал лейтенант. — Это точно!
— Сколько уже замахивались на Россию, — ободрённо продолжал Селиван, — а она и доси стоит. Уже тыщу годов. Эвон какое дерево вымахало за тыщу лет: шапка валится на верхушку глядеть.
— Насчёт дерева это ты, отец, хорошо сказал, — кивнул лейтенант. — Нам бы ещё немного заматереть, каких пяток лет, тогда ни один топор не был бы страшен.
— Это б хорошо, — поскрёб под картузом Никола. — Да сучья, слышно, уже летят…
— Ничего! — сказал лейтенант. — О сучья ведь тоже топор тупится. Покамест до главного ствола дело дойдёт, и рубить будет нечем. Нам, товарищи, главный ствол уберечь, а сучья потом снова отрастут. А за те, что порублены, он ещё поплатится. Мы из них ему крестов наделаем.
— Что и говорить, к главному-то стволу его никак не след допускать, — сказал Никола. — Уж коли само дерево падёт — конец
